Сенека ⁵²⁴

Прежде всего, по-твоему, я должен сказать, чем отличается мудрость от философии. Мудрость есть совершенное благо человеческого духа, философия же – любовь и стремление к мудрости. Философия указывает туда, куда пришла мудрость. Почему философия называется так, ясно: само имя ее говорит об этом [любовь к мудрости].

А мудрость некоторые определяли как “знание всего божеского и человеческого”, некоторые же говорили, что “быть мудрым – значит, познать все божеское и человеческое и его причины”. Мне это дополнение кажется лишним: ведь “причины” – лишь часть “всего божеского и человеческого”. И философию определяли то так, то этак: одни говорили, что она есть забота о добродетели, другие – забота об исправленье духа; некоторые же называли ее стремлением мыслить правильно.

Одно известно почти что твердо: между мудростью и философией есть разница. Ведь не может быть, чтобы ищущее и искомое были тождественны. Какова разница между жадностью, которая желает, и деньгами, которых желают, такова же она между философией и мудростью, которая есть ее конечный итог и награда. Философия – в пути, мудрость – в его конце.

Сенека

Я говорил о свободных искусствах, но сколько лишнего есть у философов! Сколько такого, что и не может пригодиться! И философы опускались до разделения слогов, до изучения свойств союзов и предлогов, и философы завидовали грамматика и геометрам. Все что было лишнего в их науках, они перенесли в свою. Так и вышло, что говорить они умели с большим тщанием, чем жить.

Послушай, как много зла в чрезмерной тонкости и как она враждебна истине! Протагор говорит, что утверждать и то и другое можно одинаково о каждой вещи, в том числе и о том, каждая ли вещь позволяет утверждать о ней и то и другое. Навсифан говорит: все, что кажется нам существующим, существует в такой же мере, как и не существует. Парменид говорит: все, что нам кажется, не отличается от единого. Зенон Элейский камня на камне не оставил от всех сложностей, сказав: ничего не существует. К тому же примеру приходят и последователи Пиррона, и мегарцы, и эритрейцы, и академики, которые ввели новое знание – о том, что мы ничего не знаем.

Брось все это в ту же кучу ненужностей, что и многое из свободных искусств! Те преподают мне науку, от которой не будет пользы, а эти отнимают надежду на всякое знание. Но уж лучше знать лишнее, чем ничего не знать.Они не идут впереди со светочем, направляя мой взгляд к истине, – они мне выкалывают глаза.

Сенека

Большой траты времени, большой докуки для чужих ушей стоит похвала: “Вот начитанный человек!” Будем же довольны названием попроще: “Вот человек добра!”.

Неужто мне развертывать летописи всех племен, отыскивая, кто первым стал писать стихи, высчитывать без календаря, сколько лет прошло между Орфеем и Гомером, узнавать все глупости, которыми Аристарх испещрил чужие стихи, губить свой век на подсчет слогов? Неужто мне не отводить глаз от песка геометров? Настолько ли я позабуду спасительное изречение: “Береги время!”? Все это я буду знать – а чего не узнаю?

Грамматик Апион, который во времена Гая Цезаря колесил по всей Греции и в каждую общину был принят во имя Гомера, говорил: “Гомер исчерпал оба своих предмета в “Илиаде” и в “Одиссее” и присоединил к своему труду начало, охватывавшее всю Троянскую войну”. А доказательство он приводил такое: “Поэт намеренно поставил в начале первого стиха две буквы, содержащие число книг”.

Пусть знает такие вещи тот, кто хочет быть всезнайкой и не желает подумать, сколько времени отнимет у тебя нездоровье, сколько – дела, общественные и частные, сколько – дела повседневные, сколько – сон? Измерь свой век! Не так уж много от вмещает!

Сенека

– Но ведь знание многих наук приятно.

Нет, из каждой надлежит нам запомнить лишь столько, сколько необходимо. По-твоему, порицанья заслуживает тот, кто копит лишнее и хвастливо выставляет в доме драгоценные вещи, но не заслуживает загромождающий свой ум ненужной утварью всяческих наук?

Стремиться знать больше, чем требуется, – это тоже род невоздержанности. К тому же погоня за свободными искусствами и науками делает людей докучными, болтливыми, назойливыми и самодовольными; заучив лишнее, они из-за этого неспособны выучить необходимое.

Сенека

– Но если вы согласны, что без свободных искусств и наук не достичь добродетели, то как же вы утверждаете, будто они ничего для добродетели не дают?

Без пищи тоже не достичь добродетели, хотя пища к добродетели касательства не имеет. Древесина ничего не дает кораблю, хотя корабли бывают только из дерева. Нет причин, повторяю, думать, будто вещь получается с помощью того, без чего она получиться не может.

Можно сказать и так: добродетель достигается помимо свободных искусств; хотя добродетели и надо учиться, учатся ей не через их посредство. Почему я должен считать, что не знающий грамоты не может стать мудрым, как будто мудрость вся в грамоте? Она преподается на деле, а не на словах, и я не уверен, не будет ли память крепче без всякого внешнего подспорья.

Сенека

Лишь одно делает душу совершенной: незыблемое знание добра и зла (которое доступно только философии) – ведь никакая другая наука добра и зла не исследует. Переберем по одной добродетели.

Храбрость есть презрение ко всему страшному; она пренебрегает внушающим ужас и склоняющим под иго нашу свободу, бросает ему вызов, переламывает его. Так неужто ее закаляют свободные искусства?

Верность есть святейшее благо человеческого сердца, ее никакая необходимость не принудит к обману, никакая награда не совратит. Она говорит: “Жги, бей, убивай – я не предам! Чем сильнейшая боль будет выпытывать тайны, тем глубже я их скрою”. Могут ли свободные искусства и науки сделать нас такими?

Воздержность умеряет наслажденья; одни она с ненавистью изгоняет, другие соразмеряет и сокращает до здорового предела, никогда не приближаясь к ним ради самих. Она знает, что лучшая мера для всего желанного – взять не сколько хочется, а сколько необходимо.

Человеколюбие запрещает быть надменным с товарищами, быть скупым, оно и в словах, и в делах, и в чувствах являет всем мягкость и ласковость, ничью беду не считает чужою, свое благо любит больше всего тогда, когда оно служит на благо другому.

Неужели свободные искусства учат нас таким нравам? Нет, – так же как и простоте, скромности и умеренности; так же как довольству малым и бережливости; так же как милосердию, оберегающему чужую кровь не меньше своей и знающему, что человек не должен пользоваться силами другого человека расточительно.

Сенека

Так что же, свободные искусства и науки ничего не дают нам?

Дают, и много, но не для добродетели. Ведь и те ручные ремесла, что всеми признаны за низкие, оснащают жизнь многим, но к добродетели не имеют касательства.

Для чего же мы образовываем сыновей, обучая их свободным искусствам?

Дело не в том, что они могут дать добродетель, а в том, что они подготавливают душу к ее восприятию. Как начала, у древних именовавшиеся грамотой и дающие мальчикам основы знаний, хотя не научают их свободными искусствам, но готовят почву для обучения им в скором времени, так и свободные искусства, хотя и не ведут душу к добродетели, но облегчают путь к ней.

Сенека

Что толку править конем и удерживать его бег уздою, покуда тебя самого несут необузданные страсти? Что толку побеждать в борьбе и в кулачном бою, когда тебя самого побеждает гнев?

Сенека

– Разве не обманет меня наступающий час? Ведь обманывает все, что застигает врасплох ничего не ведающего.

Что будет, я не ведаю, а что можешь быть – знаю. И ничто не приведет меня в отчаянье, ибо, я жду всего, а если что меня минует, я считаю это за удачу. Наступающий час обманет меня, если пощадит; да и этим не обманет: ведь если я знаю, что все может случиться, то знаю также, что не все случится непременно. Поэтому я жду удачи, но готов к бедам.

Сенека

Тот, чья казна утомляет счетоводов, не счастливее других; наоборот, как был бы несчастен владелец лишнего имущества, если бы его самого принудили сосчитать, сколько ему принадлежит!

Сенека