Письмо XCV ²⁵

Наставник говорит: “Делай так-то, если хочешь быть воздержанным”, – а описывающий: “Воздержан тот, кто делает то-то, а того-то гнушается”. – Ты спросишь, в чем разница? – Один дает наставления к добродетели, другой приводит образец. Должен признаться, что такие описания … небесполезны: предложим достойный хвалы пример – найдется и подражатель.

Разве, по-твоему, бесполезно назвать предметы, по которым ты узнаешь благородного коня, чтобы не ошибиться при покупке и не тратить труда, объезжая ленивого? Так насколько полезнее знать признаки величия духа, которые можно перенять от другого!

Сенека

Нужно сочетать основоположения [философии] и наставления: ведь и ветви без корня бесполезны, и корни получают от того, что ими порождено. Чем полезны нам руки, нельзя не знать, – они помогают нам явно; а сердце, благодаря которому руки живут и действуют, которое приводит их в движение, – сердце прячется.

То же самое могу сказать я и о наставлениях: они на виду, тогда как основоположения мудрости скрыты. Как величайшие святыни таинств известны только посвященным, так и в философии тайны ее священнодействий отрыты только для взора избранных и допущенных, а наставления и прочее в этом роде известно и непосвященным.

Сенека

Что делает воззрение всеобщим, то же самое делает его и совершенным: это твердая убежденность и если без нее все в душе плавает, то необходимы основоположения [философии], дающие душам непоколебимость суждений.

Сенека

Благо и зло, честное и постыдное, благочестивое и нечестивое, добродетели и приложение добродетелей, обладание вещами удобными, доброе имя и достоинство, здоровье, сила, красота, острота чувств – все это требует оценщика. Пусть нам будет позволено знать, что по какой цене следует занести в список.

Ведь ты заблуждаешься: многое кажется тебе дороже, чем оно есть; то что считается у нас самым важным – богатство, милость и власть – не стоит и сестерция: вот как ты заблуждаешься! Но тебе этого не узнать, если ты не разберешься в том законе, по которому такие вещи сравниваются и оцениваются. Как листья не могут жить сами по себе: им нужна ветка, чтобы на ней держаться и пить из нее сок, так и наставления, если они одни, вянут, им нужно прирасти к учению.

Сенека

Спокойствие достанется на долю только тем, кто пришел к незыблемым и твердым суждениям, а остальные то и дело вновь берутся за прежнее, с чем покончили, и так мечутся между отказом и желанием. А причина метаний – в том, что для руководимых самым ненадежным вожатым, молвою, ничто не ясно. Если хочешь всегда хотеть одного и того же, надо хотеть истинного. Но до истины не дойти, не зная основоположений: они заключают в себе всю жизнь.

Сенека

Поступок не будет правильным без правильного намерения, которым поступок и порождается. И опять-таки намерение не будет правильным без правильного строя души, которым и порождается намерение. А строй души не будет наилучшим, если она не постигнет законов всей жизни, не определит, как нужно судить о каждой вещи, и не сведет ее к тому, что она есть поистине.

Сенека

Ремесленнику нет надобности исследовать свое ремесло, где его начало и каково примененье, так же как и миму – искусство танца. Если такие искусства знают сами себя, этого довольно, так как они не охватывают жизнь целиком. Добродетель есть знание и себя самой, и других вещей. Нужно выучить в ней все, чтобы выучиться ей.

Сенека

Перейдем теперь к добродетелям. Иной станет поучать, чтобы мы высоко ценили разумность, учились храбрости, любили воздержность и, если это возможно, больше всего прилежали душой справедливости. Но он ничего не добьется, если мы не знаем, что такое добродетель, одна ли она или есть их множество, существуют ли они раздельно или неразрывно связаны, обладает ли обладающий одною и всеми остальными, различаются ли они, и чем.

Сенека

Как общаться с людьми? Что нам делать? Какие давать наставления? Чтобы щадили человеческую кровь? Какая это малость – не вредить тем, кому должно приносить пользу! Великая, конечно, слава для человека – быть милосердным к другому человеку! Поучать ли нам, что тонущему надо протянуть руку, заблудившемуся – указать дорогу, с голодным поделиться хлебом?

Когда я закончу перечислять все, что следует делать и чего избегать? Ведь я могу преподать одно короткое правило о том, в чем человеческий долг:

“Все что ты видишь, в чем заключено и божественное и человеческое, – едино: мы – только члены огромного тела. Природа, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназначившая родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь, сделала нас общительными, она установила, что правильно и справедливо, и по ее установлению несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий, по ее велению должна быть протянута рука помощи.

Пусть будет у нас и в сердце, и на устах этот стих:

Коль скоро сам я человек, то думаю,
Что мне ничто не чуждо человеческое.

Запомним: мы родились, чтобы жить вместе. И сообщество наше подобно своду, который потому и держится, что камни не дают друг другу упасть.”

Сенека

Я думаю, ты согласишься, что нет зрелища постыднее, чем колеблющийся, нерешительный, робкий человек, пугливо одергивающий ногу. Но мы кажемся такими во всяком деле, если не избавимся от всего, что сковывает и удерживает нам душу и не дает вложить в него всего себя.

Сенека