Письмо XXI ⁴

Тебе нет причин полагать, будто слова эти принадлежат лишь Эпикуру: они – общее достоянье. Я считаю, что в философии надо делать то же, что в сенате; когда чье-нибудь предложение мне не нравится только отчасти, я прошу разделить его и присоединяюсь лишь к тому, что одобряю.

Сенека

Это ему написал Эпикур превосходное изречение, убеждая его умножить богатство Пифокла, но не обычным сомнительным путем:

– Если ты хочешь сделать Пифокла богатым, нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания.

В этом изречении все сказано слишком ясно для того, чтобы его толковать, и слишком прекрасно, для того, чтобы его подкреплять. Только об одном тебя предупреждаю: не думай, будто это говорится лишь о богатстве; к чему ты не отнесешь эти слова, они не потеряют истины. Если ты хочешь сделать Пифокла честным, надо не прибавлять ему новых почестей, а убавить его желания; если ты хочешь, чтобы Пифокл жил, не переставая наслаждаться, надо не прибавлять ему наслаждений, а убавить его желания; если ты хочешь, чтобы Пифокл достиг старости, прожив весь срок, надо не прибавлять ему годов, а убавить его желания.

Сенека

Кого фортуна выносит наверх, кто причастен чужой власти как ее орудие, тот дорог другим, покуда сам в силе; дом у таких людей полон людьми при их жизни, но память о них умирает скоро по их смерти. А великие дарования ценят чем дальше, тем выше и чтят не только их, но и все, что причастно их памяти.

Сенека

Ты полагаешь, что у тебя так много хлопот из-за тех людей, о которых ты пишешь? Больше хлопот ты доставляешь себе сам, ты сам себе в тягость: чего хочешь – не ведаешь, все честное хвалишь, но к нему не стремишься, видишь, где счастье, но дойти до конца не решаешься. А так как ты сам не очень-то различаешь, что тебе мешает, я назову причину: ты думаешь, будто отказываешься от многого, и блеск жизни, которую придется покинуть, удерживает тебя, словно тебе предстоит не давно задуманный переход к безмятежности, а падение в нищету и безвестность.

Ты ошибаешься, Луцилий: путь от прежней жизни к новой ведет наверх. Между прежней и новой жизнью та же разница, что между блеском и светом: свет имеет определенный источник и ярок сам по себе, блеск сверкает заемными лучами. Прежняя жизнь отражает приходящее извне сверканье и, едва кто-нибудь его заслонит, погружается в плотную тень, а новая сияет собственным светом. Твои занятия сделают тебя именитым и славным. Приведу пример из Эпикура.

Идоменею, вершившему на службе у суровой власти важные дела, он писал, призывая его от жизни блистательной на вид, к надежной и стойкой славе:

Если тебя волнует слава, то мои письма дадут тебе больше известности, чем все, чему ты служишь и что ставят тебе в заслугу.

Разве он солгал? Кто знал бы Идоменея, если бы Эпикур не начертал его имени своим резцом? Все вельможи и сатрапы и сам царь, от которого Идоменей получил свой титул, поглощены глубоким забвением. Имени Аттика не дают погибнуть письма Цицерона. Тут не помогло бы ни то, что зятем его был Агриппа, ни то, что внучка его была замужем за Тиберием и Цезарь Друз приходится ему правнуком: среди столь громких имен об Аттике и помину было бы не было, если бы Цицерон не связал его имя со своим.

Всех нас скроет глубокая пучина времени, лишь немногие самые одаренные вынырнут из нее и, хотя их поглотит то же самое молчание, будут сопротивляться забвению и надолго себя отстоят.

Сенека