Письмо XCII ¹⁴

Как мы пренебрегаем остриженными волосами и бородой, так и божественная душа, собираясь покинуть человека, не заботится, куда перенесено будет ее прежнее вместилище; спалит ли его огонь, покроет ли земля, растерзают ли звери, – все это, на ее взгляд, имеет к ней так же мало касательства, как послед – к новорожденному. Что переставшему существовать до того, растащат ли птицы его тело, или оно будет сожрано, отданное морским собакам в добычу.

Но и пребывая среди людей, мудрый не страшится посмертных угроз от тех, кому мало, чтобы люди их боялись вплоть до своей смерти. “Нет, говорит он, – мне не страшны крючья, не страшно гнусное для тех, кто увидит растерзание брошенного на поругание тела. Я никого не прошу отдать мне последний долг, никому не поручаю моих останков; природа сама заботится, чтобы никто не лишился погребенья. Время схоронит тех, кого жестокость вышвырнула в поле.” Превосходно говорит Меценат:

– Что мне гробница моя? Похоронит останки природа!

Можно подумать, будто это сказано человеком, высокого подпоясанным! От природы он был велик и мужествен духом, да только распустился от постоянных удач.

Сенека

Не бывает свободным раб своей плоти. Ведь, не говоря о других хозяевах, которых не миновать, если слишком о ней заботиться, собственная ее власть и своенравна, и прихотлива. Из своей плоти душа либо выходит спокойно, либо отважно спешит прочь и не спрашивает, что случится потом с останками.

Сенека

Вторым после мудреца стоит тот, в ком еще мало стойкости, чтобы всегда блюсти наилучшее, чье суждение еще нетвердо и колеблется. Ему хочется иметь острый слух и зрение, крепкое здоровье, тело, не отталкивающее на вид и всегда сохраняющее крепость, и срок жизни подольше; так неужели он на всем его протяжении не сделает ничего такого, в чем придется каяться?

В человеке несовершенном пребывает некая сила зла; душа у него подвижна, сохранившееся в ней зло гонит ее, и, гонимая, она отдаляется от блага. Пока он еще не стал человеком добра, но становится им. А кто добра не достиг, тот плох. Только

Тот, в чьем теле живут и отвага, и добродетель.

равен богам; к ним от стремится, помня о своем происхожденьи.

Сенека

Что же, стало быть, тот мудрец, кто дольше жил, кого не отвлекала никакая боль, не блаженнее того, кто всегда боролся со злою судьбой?

Ответь мне: разве он лучше и честнее? А если нет, так он и не блаженнее. Чтобы жить блаженнее, нужно жить правильнее; кто не может жить правильнее, тот и блаженнее не будет. Добродетель не знает прироста, значит, не знает его и блаженная жизнь, чей источник – добродетель. – Сама добродетель – столь великое благо, что и не замечает привходящих мелочей, таких, как краткость века, горе, всяческие телесные страдания. Ибо и наслажденье недостойно того, чтоб она на него оглядывалась.

Что главное в добродетели? – Будущее ей не нужно, дней она не считает: в самый ничтожный срок она вкусит вечные блага.

Сенека

Есть и такие что говорят, будто мудрец, чье тело не в столь уж цветущем состоянии, и не несчастен, и не блажен. Но и это заблуждение: добродетели приравниваются к вещам случайным, мужам честным приписывается то же, что и лишенным честности. А есть ли что более мерзкое и недостойное, чем сравнивать вещи почтенные и презренные? Почтенны справедливость, благочестье, верность, храбрость, разумность; и наоборот, ничего не стоит то, что чаще и больше всего достается людям нестоящим: могучие и всегда здоровые и крепкие голени, и плечи, и зубы.

И потом, если считать недужного телом мудреца ни несчастным, ни блаженным, если оставить его посередке, то и жизнь его не такова, чтобы к ней стремиться или от нее бежать. Но разве не нелепо утверждать, что к жизни мудреца не надобно стремиться? И можно ли поверить, будто есть такая жизнь, чтобы незачем было ни стремиться к ней, ни от нее бежать? Далее, если изъяны тела не делают несчастными, они позволяют быть и блаженными. Ведь что бессильно ухудшить наше состояние, то и наилучшему состоянию неспособно положить конец.

Сенека

Огонек ничего не добавляет к свету солнца, затмевающего все, что блестит без него. – “Но порой застится и солнце!” – Сила и яркость солнца не убавляются и среди препон; пусть стоит между ним и нами преграда и не дает нам его увидеть, – оно делает свое дело, идет своим путем. Пусть солнце светит за облаками – оно от этого не тусклее и не медлительней, потому что застить его и препятствовать ему – не одно и то же.

Также и все противостоящее добродетели ничего у нее не отнимает. Она не становится меньше, только не так сверкает; сама по себе она все та же и бьет нам в глаза своим блеском, невидимо проявляет свою силу, наподобие солнца во мгле. Против добродетели все беды, все уроны, все обиды так же бессильны, как и облака против солнца.

Сенека

В жизни есть вещи приятные, есть неприятности, но и то и другое – вне нас. Если человек добра бывает несчастен даже под гнетом всяческих неприятностей, неужто он не испытывает высшего блаженства только потому, что лишен той или иной приятной вещи? Нет, как под грузом неприятностей он не согнется настолько, чтобы стать несчастным, так и недостаток приятного не низведет его с вершины блаженства; высшее блаженство он испытывает независимо от всех приятных вещей так же, как среди неприятностей не бывает несчастен, а если его высшее благо можно уменьшить, значит, можно его и отнять.

Сенека

– Так что же, если крепкое здоровье, и покой, и отсутствие страданья ничуть не мешают добродетели, ты не станешь к ним стремиться?

Почему же? Но стремлюсь я к ним не как к благам, а потому только, что они не противны природе и я принимаю их по здравому сужденью. Какое же в них будет тогда благо? Только одно: правильность выбора. Ведь когда я беру одежду, какую мне подобает, когда гуляю, сколько положено, когда ужинаю, как мне должно, то не ужин, не прогулка, не одежда суть блага, а мое обращение с ними, мое умение соблюсти в каждом деле отвечающую разуму меру.

Я и сейчас повторю: выбрать чистую одежду – это достойный предмет стремлений, потому что человек по природе существо чистое и опрятное. Выходит, благо есть не сама по себе чистая одежда, а выбор чистой одежды, так как благо – не в самой вещи, а в ее выборе, честность заключена в нашем действии, а не в том, на что оно направлено.

Можешь считать, что сказанное мною о вещах сказано и о теле. Ведь им природа облекла душу, словно некой одеждой, тело – ее покров. Но кто ценит одежду по сундуку? Ножны не делают меч ни лучше, ни хуже. И о теле я говорю тебе то же самое: если мне предоставят выбор, я предпочту здоровье и силу, но благом будет мое сужденье о них, а не они сами.

Сенека

Неразумная часть души сама состоит из двух половин: первая – отважная, честолюбивая, безудержная, подверженная страстям; вторая – низменная, томная, преданная наслаждениям. Половину необузданную, но лучшую и, во всяком случае сильнейшую и достойнейшую мужа, некоторые оставляют, а для блаженной жизни считают необходимой половину хилую и низкую. Разум они заставляют служить ей, унижая и опошляя благо самого высокого по рожденью существа, превращая к тому же это благо в нечто чудовищное, составленное из разных не подходящих друг к другу членов.

Сенека

Если ты недоволен только тем, что честно, значит, ты непременно хочешь прибавить к нему или покой, который греки называют άοχλησσία, или наслажденье. Первый еще можно принять: душе ничто не докучает, и она вольна вглядываться во вселенную, ничем не отвлекаемая от созерцанья природы.

А вот наслажденье – это благо для скотов. К разумному мы добавляем неразумное, к честному – бесчестное. Когда щекочут наше тело, это тоже наслажденье, так что же вы не решаетесь сказать, что человек блаженствует, когда небо его ублажено? И ты причисляешь пусть не к мужам, но хотя бы к людям того, для кого высшее благо состоит из вещей приятных: лакомств, красок, звуков? Прочь его из прекрасного разряда существ, второго после богов, – к бессловесным скотам, ибо сам он животное, довольное кормом.

Сенека