Письмо LХVI ¹⁸

Добродетель от обстоятельств не меняется: радостные и благополучные не делают ее лучше, тяжкие и трудные – хуже. Значит она непременно будет всегда одинакова. Ведь и в тех, и в других, все, что делается, делается одинаково правильно, одинаково разумно, одинаково честно; значит, и добро в обоих мужах равное, ибо первый не мог бы вести себя лучше в своей радости, ни второй – в муках. А две вещи, лучше которых ничего не может быть, одинаковы.

Сенека

Равны между собою радость и мужественное, терпеливое упорство под пыткой: ведь и в том и в другом – одно величье духа, только в первом случае – спокойное и вольготное, во втором – воинственное и напряженное.

Разве не равны, по-твоему, доблестью храбро идущий на приступ вражеских стен и терпеливо выдерживающий осаду? Велик Сципион, сжимающий кольцом Нуманцию и принуждающий ее защитников наложить на себя непобедимые руки, но велики духом и осажденные, знающие, что заперт тот, для кого открыт путь смерти, и умирающие неразлучно со свободою.

Точно так же равны между собой и прочие достоинства: спокойствие, простота, щедрость, стойкость, постоянство духа, терпеливость. Все они зиждутся на единой добродетели, которая и делает наш дух прямым и непреклонным.

Сенека

Всякое благо подчинено тому же закону: связаны польза личная и общая, неотделимо достойное стремлений от достойного похвалы.

Сенека

Ни высшее благо не может пойти на убыль, ни добродетель не должна знать отливов: ей можно лишь появляться каждый раз в новом качестве, перевоплощаясь в зависимости от предстоящих ей деяний.

Все, к чему ни прикоснется, она окрашивает и делает похожим на себя: и поступки, и дружеские связи, и целые дома, которые она украшает, вступив в них и устроив. Все, за что она ни возьмется, получается замечательным и достойным и любви, и удивленья.

Итак, ни силы ее, ни величина не могут возрасти: ведь самому большому не стать еще больше, и не найти ничего прямее прямизны, истинней истины, умеренней умеренности.

Всякая добродетель не беспредельна, а предел ее есть полная мера. Стойкости некуда расти, так же как и надежности, правдивости, верности. Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было совершенства. Так и добродетели чего-то не доставало, если к ней можно что-нибудь прибавить. И честность не допускает никакого добавления: ведь именно то, о чем я сказал, и делает ее честностью.

Что же больше? Разве не таковы и достоинство, и справедливость, и верность законам? Разве нет и для них предельной меры? Способность расти есть признак несовершенства.

Сенека

Ей [доблести] не нужны никакие прикрасы: сама она – лучшее украшение, ибо освещает всякое тело.

Сенека

Вернемся к изначальному благу и посмотрим, что же это такое. Это душа, которая устремляет взгляд к истине, знает, к чем стремиться, чего бежать, ценит все вещи по их природе, а не по общему мненью о них, проникает во всю вселенную и направляет свое созерцание на все, что в ней творится, которая давно бдительна в мыслях и в поступках, полна величия и деятельна, которую не победить ни бедам, ни удачам, ибо она не поддается ни ласке, ни вражде фортуны и стоит выше всего, что может нам перепасть или выпасть; душа, украшенная достоинством и спокойной силой, здравая и трезвая, непоколебимая и неустрашимая, не сламываемая никакою силой, ни от какой случайности не возносящаяся и не поникающая. Душа эта есть добродетель.

Сенека

Не уродство тела унижает душу, а красота души делает прекрасным тело.

Сенека

Великий человек может выйти из лачуги, а великая прекрасная душа – из безобразного убогого тела.

Сенека